кажется, это тебя отвлечёт от грустных мыслей после отъезда дочки.
– Да, ты права, это помогает. Я больше себя не чувствую одинокой с тех пор, как мы стали разговаривать с Раджем. Он говорит, что и раньше бы меня нашел, если бы знал, что я к нему не равнодушна.
– А я думаю, всему своё время. Раз он тебя нашёл сейчас, значит именно сейчас вы оба готовы. Возможно, раньше вы оба должны были через что-то пройти, чему-то научиться.
– Я об этом даже не думала! А ведь верно. Тогда, в детстве, я ещё не была готова к его смелой настойчивости, к его убежденной устремлённости. Не знаю, готова ли сейчас…
– Не решай ничего наперед. Просто продолжай общаться. Кстати, почему он теперь ненавидит твою подругу?
– А, так я ему рассказала, что он мне всегда нравился, и что Лалита об этом прекрасно знала. Он считает, что мы давно могли бы быть вместе.
– Все было не зря, Шанди. А даже если и было, то это жизнь! Мы все постоянно подводим друг друга. Самый полезный дар – научиться прощать. Только так можно сохранить живое сердце.
– Я на неё не сержусь. Мы до сих пор лучшие подруги. А в тот период, когда она не хотела обсуждать моего ухажера, я сблизилась с сестрой. Своими переживаниями я стала делиться с ней. Так что не бывает худа без добра.
– Так вы собираетесь встретится с Радж Кумаром? Или пока нет таких планов?
– Он очень хочет, а я не представляю – когда, где. Но если суждено, то как-то все образуется, правда? Он говорит, что готов ждать ещё тридцать лет. Даже если нам по семьдесят лет, а я беззубая и седая – он меня и тогда будет любить. Он такие вещи говорит, Оксана! Ой, это он звонит… Можно я отвечу?
– Давай отвечай, а я пойду. До следующего урока, дорогая.
Шанди, помахав мне рукой, бежит к телефону. Она такая счастливая! Я за неё рада и только немного сетую, что половину наших уроков мы обсуждаем Радж Кумара. Но что поделать – давно уже вместе с музыкой я по совместительству работаю штатным философом. Я лицензированный и высококвалифицированный советчик. Только не спрашивайте номер лицензии, хоть убей не помню.
***
Я тебя ещё не встретила.
Говорят – пока.
Между нами не столетия:
Хорошо – века!
Я тебя еще не видела,
Говорят – слепа.
До тебя еще не вывела
Крестная тропа.
Я живу, как в ожидании,
И строчу в тиши —
Запрещённую в писании
Летопись души.
***
Gustav Holst, Jupiter
Мы с Итаном начинаем работать в новой церкви. Он католик, и то, что церковь «Святого Духа» именно католическая, считает «возвращением домой».
– Мы опять начинаем все с начала? Новые люди, новый хор?
– Да, похоже на то. Но я думаю, это здорово. У нас есть возможность создать что-то с нуля, взрастить новую жизнь. А хор, как ты знаешь, тот ещё организм. Со своими болезнями и переходным возрастом.
– Будем надеяться, нас это обойдёт стороной.
Я все-таки совсем не американка. Эту часть работы – знакомство с новыми людьми – я не люблю. Американцы же мастера «small talk» – «маленького разговора». Хотя по длине он может растягиваться на целые вечера. Вот придёшь в незнакомое место и целый вечер лавируешь между разными групками людей. Кто ты, откуда, какая погода сейчас в Петербурге и есть ли у нас в России бананы – все это обычные темы для сочинения по-американски, которые идут по кругу и повторяются изо дня в день. Раньше я с вызовом говорила, что родом из России. Попробуйте, дескать, сказать что-то не лестное. Но со временем поуспокоилась и поняла, что главное быть открытой, а все остальное придёт само собой.
Но, конечно, чувство «принадлежности» очень помогает. Когда ты «свой», знаешь все правила и ритуалы, то рождается уверенность в правильности всего происходящего. Может, мне теперь перейти в католичество? Хотя нет, не стоит. Вдруг Итан перейдёт в протестантскую церковь – что я тогда буду делать?
Я серьезно подготовилась. Посмотрела записи месс на ютюбе, распечатала слова молитв. А то неудобно было шевелить губами, бормоча «Я пришел к тебе с приветом…»
Первые службы прошли хорошо, хотя я от волнения все слепила в одну молитву, не дожидаясь ответа прихожан. Они, конечно, заметили, но мне ничего не сказали. Многие в церкви плакали, когда я пела «AveMaria».
Джулио Каччини, Аве Мария
Эта ария, приписываемая итальянцу шестнадцатого века, на самом деле была сочинена нашим русским композитором Вавиловым. Он по каким-то причинам не подписал своё произведение, и эта удивительная ария начала самостоятельную жизнь в истории мировой музыки. Я обычно рассказываю эту историю на наших концертах, потому что музыкальная мистификация всегда вызывает живой интерес. Музыка же настолько красивая, что зрители часто признаются мне в невольно льющихся слезах.
– Обожаю зал, полный слез! Сегодня наш улов весь первый ряд, и пару человек в третьем! – совершенно серьезно говорит Итан.
Люди подходили уже после службы, благодаря за проникновенные минуты. А вот уже через несколько дней кто-то кому-то заявил, что уйдёт из церкви, если она будет превращаться в «оперу». Очевидно, слово «опера» должно была нести в себе оскорбительный и даже несколько непристойный характер. Итан подумал-подумал, да и рассказал мне об этом инциденте.
Такое часто бывает в мире музыки. Критика – это неотъемлемый элемент нашей профессии. Как иначе отличить одного исполнителя от другого, как научить подрастающих музыкантов?
В России критика тяжелым одеялом легла на все музыкантское сообщество. Я нашла гораздо больше поддержки здесь, в Америке. И хотя нас специально учили давать «оценку» другим исполнителям, все же многие из нас находили слова участия. Пабло Казальс, легендарный виолончелист, сказал (в моем ужасающем пересказе), что «слушать надо не с желанием распознать ошибку, а с желанием найти что-то хорошее». С красивым испанским акцентом сказал. Молодец Казальс – знает, о чем говорит.
Я понимаю, что всем не угодишь, и обязательно найдётся кто-то недовольный. Но организм живет по своим законам, и волей-неволей появляется нервное вибрато в голосе. От этого выступление получается неуверенное и сдержанное. А ведь в искусстве нет ничего хуже сдержанности. Уж если идти, то на всех парах и с полной отдачей. Невозможно «погрузиться» в произведение наполовину. Если плыть, так придётся и окунуться.
В общем, со всей этой критикой настроение еще больше испортилось. Все валилось из рук, в прямом смысле слова. Знаете, бывает такое время, когда непременно нужно взять отпуск. Тут-то я и решила съездить к Кевину.
Кевин давно был в меня влюблён. Такой симпатичный, невысокий паренёк. Он был неуклюжий в общении и, по большей части, сторонился людей. Зато в колонке его плюсов значились глубокая порядочность и безупречное воспитание. Согласитесь, не так уж мало. Было видно, что ему тяжело заводить друзей, а потому он очень ценил меня и Итана за доброе к нему отношение. Мы вместе с ним поступали, вместе и выпускались, проучившись бок о бок в консерватории шесть лет. Сейчас ему пришло в голову переехать в Голливуд. Благо он был композитором, а как известно, если ты хочешь писать музыку для кино, то лучшего места просто не придумаешь. Меня в нем смущала не только его социальная неуклюжесть, но и то, что в начале нашей дружбы он был так же безнадежно влюблён в мою лучшую подругу. Ту самую, что переехала к мужу в Сиетл. После безуспешных попыток добиться её благосклонности, Кевин переключился на меня. С тех пор так и страдаю.
«Плюс» Кевина был безусловно в его семье. Я, пожалуй, больше любила проводить время с его родителями, нежели с ним. Да к тому же, быть с ним наедине было просто небезопасно – в любой момент он мог начать спрашивать, не надумала ли я быть его «гёрлфренд». Он все повторял, что готов ждать столько, сколько потребуется. В книжках такие признания выглядят романтично, вызывают умильные
